Разговор с ненормальным

Трагически ранняя смерть создала вокруг нее ореол литературной мученицы, который подставляет в семантический ряд девственность, чопорность, удаленность от мира (unworldliness). Все ложные ассоциации. Ее литературными кумирами были Чехов и невменяемая, психотичная Башкирцева. Она играла активную роль в своих лесбийских связях и выбирала в партнеры слабых, инфантильных, часто гомосексуальных мужчин. Ни с одним из них она, похоже, не получила удовлетворения. Польский любовник подарил ей гонорею, которая после неудачной операции оставила ее бесплодной и страдающей множеством вторичных расстройств. Д. Г. Лоренс, вполне возможно, подарил ей туберкулез, который ее убил. Ее единственная литературная подруга, Вирджиния Вульф, постоянно сравнивала ее с кошкой: в благостные минуты - за ум, чужеродность, непроницаемость, собранность, отстраненность, наблюдательность и одиночество; но при первой встрече - "от нее разит, как от джунглевой кошки, повадившейся бродить по панели. По правде сказать, я шокирована ее вульгарностью, поражающей с первого взгляда; эдакий тяжелый, дешевый склад." Или: "Я полагала ее дешевкой, она полагала меня ханжой." Бертран Расселл, с которым она заигрывала, вспоминал, что в разговорах о людях она была "завистливой, темной". В начале писательской карьеры она воровала чеховские сюжеты, с которыми ее познакомил тот же поляк, что и с гонореей. В конце жизни, вместо того, чтобы лечиться в швейцарских Альпах, она лечилась в гурджиевском цирке. Башкирцева умерла от туберкулеза в двадцать пять; Мэнсфилд продержалась на десять лет дольше.

Кстати, об Элиоте. Мюриэл Спарк, в бытность свою секретарем поэтического общества, сидела на диетических таблетках - как потом уверяла, не от избыточного веса, а чтобы заглушить чувство голода, потому что ее сожитель Дерек Стэнфорд якобы съедал ее скудные послевоенные пайки. От этих амфетаминовых колес у нее начался параноидальный бред: работая над монографией об Элиоте, она решила, что он шифрует в своих текстах угрозы и выпады против нее, в том числе антисемитские, подсылает к ней соглядатаев и пытается ее отравить. Однажды она сообщила друзьям, что Элиот устроился мойщиком окон, чтобы подглядывать в их переписку с ней. Грэм Грин, сам не чуждый паранойе, по просьбе Стэнфорда прислал ей денег, когда ее уволили. Элиот, говорят, тоже внес лепту, анонимно.

13 и 14 сентября 1977 года советское телевидение показало двухсерийный фильм Фаворит производства "Молдова-Фильма": редкий случай, когда первое знакомство с автором можно датировать с подобной точностью. Позже сборник Английский детектив с увеселительным предисловием Скороденко появился чуть ли не в каждой читающей советской семье, благодаря тому, что в 1983 году был переиздан тиражом три миллиона экземпляров, распространявшихся в обмен на сданную макулатуру. Он включал в себя Смерть под парусом Сноу, Ведомство страха Грина и Фаворита (из которых собственно детективом можно считать только первую вещь, если не считать, что это пастиш). Любопытно, что в первое издание сборника в 1971 году вместо Грина входил Ле Карре, Убийство по-джентльменски, - но этот автор не оправдал оказанного ему доверия и после Жестянщика, портного... стал в советском книгоиздании персоной нон грата. Несмотря на популярность романа и фильма, Фрэнсиса в советское время тоже больше не переводили (или, если переводили, то в каких-нибудь труднодоступных журналах). Может быть, просто из соображений осторожного квотирования любого зарубежного автора, чтобы не создавать нежелательных кумиров; может быть, из-за того, что год спустя после экранизации он издал роман, действие которого происходило в Москве (одна из немногих его вещей, которые я не читал, и потому не знаю, насколько враждебная устоям). Но полного запрета все-таки не было, поэтому в конце 70-х кое-что из его пэновских изданий промелькнуло в контрактных магазинах - в блистательной красочной серии обложек, - и потом вернулось еще раз в середине 80-х, в уже новой серии с минималистским, но интересным дизайном, изображавшим на каждой обложке по одному предмету на белом глянцевом фоне. Любимые женщины порой не помнятся так ярко, как любимые книги. Обложка In the Frame изображала фрагмент картинной рамы, For Kicks - пару черных остроносых ботинок ("Офицерские ботинки," - прокомментировал одноклассник; забавно, в контексте их сюжетного значения). Фирменные для Фрэнсиса короткие, броские, емкие названия не волновали так, как завораживающие заглавия Ренделл, или Джеймс, или Хайсмит, но кололи глаз на магазинных полках. В букинистических он котировался невероятно высоко и почти не встречался, даже в тех же контрактных изданиях. Из-за сходства сюжетных схем и персонажей он не вызывал особой жажды, но неизменно радовал, попадаясь в руки. Вообще, удивительно, насколько мало у него откровенно слабых вещей при таком сюжетном однообразии и поточном производстве. Он начинал новый роман каждый год неизменно 1 января и сдавал в издательство к 8 апреля, задержав рукопись только один раз из-за болезни жены (первый звонок). Потом, когда Грэм Лорд поставил его на одну полку с Шекспиром, им, наверное, припомнили эту болезнь. Мне сразу вспомнилась пара неубедительных, странных описаний романтического секса; с другой стороны, мог ли кто-то, кроме самого Фрэнсиса, так досконально описать атмосферную изнанку лошадиного мира в For Kicks? И кому принадлежит очевидный мазохизм его сюжетов? Он прикидывал, что падал с лошади как минимум раз на каждую дюжину заездов и быстро перестал вести счет травмам; однажды лошадь разбила ему копытом лицо - на бегу, - и врач был в восторге от того, что мог показать своим студентам вскрытые внутренности человеческого носа. Вероятно, Мэри шлифовала его тексты, но я не думаю, что она принимала непосредственное участие в их рождении. Они слишком много для него значили: он хотел доказать королеве-матери, что падение с Девон-Лоха было капризом случая, а не жокейской слабостью, и, как свойственно Скорпионам, несколько перевыполнил задуманное. Едва ли он принял бы свою писательскую победу в дар от жены - это никак не вяжется с его характером.